Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Прочтите его сами! Нет, сударыня, я, благодаря Бога, не так воспитана. Я могу
письма получать, а читать их всегда велю другому. (К
мужу.) Читай.
Она подошла к столу, написала
мужу: «Я получила ваше
письмо.
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала
мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот
письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это
письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна на третий день решилась написать ей стоившее ей большого труда
письмо, в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия
мужа. Она знала, что, если
письмо покажут
мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
Теперь, когда он держал в руках его
письмо, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь было на его лице, выстрелив в воздух, будет стоять под выстрелом оскорбленного
мужа.
Опять, как и в первую минуту, при известии об ее разрыве с
мужем, Вронский, читая
письмо, невольно отдался тому естественному впечатлению, которое вызывало в нем отношение к оскорбленному
мужу.
Просидев дома целый день, она придумывала средства для свиданья с сыном и остановилась на решении написать
мужу. Она уже сочиняла это
письмо, когда ей принесли
письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но
письмо, всё то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба в сравнении с ее страстною законною нежностью к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять себя.
Вон Варенц семь лет с
мужем прожила, двух детей бросила, разом отрезала
мужу в
письме: «Я сознала, что с вами не могу быть счастлива.
Вскоре я выздоровел и мог перебраться на мою квартиру. С нетерпением ожидал я ответа на посланное
письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее
мужем я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии.
Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные
письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее
мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением.
— Почему не телеграфировал? Так делают только ревнивые
мужья в водевилях. Ты вел себя эти месяца так, точно мы развелись, на
письма не отвечал — как это понять? Такое безумное время, я — одна…
Он не договорил и задумался. А он ждал ответа на свое
письмо к жене. Ульяна Андреевна недавно написала к хозяйке квартиры, чтобы ей прислали… теплый салоп, оставшийся дома, и дала свой адрес, а о
муже не упомянула. Козлов сам отправил салоп и написал ей горячее
письмо — с призывом, говорил о своей дружбе, даже о любви…
— Ты не дослушал.
Письмо с дороги прислала
мужу, где просит забыть ее, говорит, чтоб не ждал, не воротится, что не может жить с ним, зачахнет здесь…
На столе как-раз лежало
письмо от
мужа этой женщины.
Полозова говорила в
письме к подруге, что много обязана была
мужу Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее отец.
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с
письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не
письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса
мужа; а потом стала даже и понимать.
Переписка продолжалась еще три — четыре месяца, — деятельно со стороны Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе перестал отвечать на их
письма; по всему видно было, что он только хотел передать Вере Павловне и ее
мужу те мысли Лопухова, из которых составилось такое длинное первое
письмо его, а исполнив эту обязанность, почел дальнейшую переписку излишнею. Оставшись раза два — три без ответа, Кирсановы поняли это и перестали писать.
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила
письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала
письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату
мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить
письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с
письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет.
Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к больному.
Очень скоро по приезде в Париж мы познакомились, благодаря
письму, написанному ей Л., с вдовой Л. Блуа, датчанкой и протестанткой по происхождению, ставшей фанатической католичкой, фанатически преданной памяти своего
мужа, женщиной в своем роде замечательной.
Она по зимам занималась стиркой в ночлежках, куда приходили
письма от
мужа ее, солдата, где-то за Ташкентом, а по летам собирала грибы и носила в Охотный.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше
письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один
мужу, другой любовнику.
На другой день Харитина получила от
мужа самое жалкое
письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала
письмо и не поехала в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
«В его ли годы жениться, — рассуждает жена, получив от
мужа письмо насчет развода.
Как дорого стоил мне первенец мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена телом, убита душой,
Я первую няню узнала.
Спросила о
муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И
писем нет даже».
— «А где мой отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат мой?» — «Уехал туда же».
«Мой
муж не приехал, нет даже
письма,
И брат и отец ускакали, —
Сказала я матушке: — Еду сама!
Довольно, довольно мы ждали!»
И как ни старалась упрашивать дочь
Старушка, я твердо решилась;
Припомнила я ту последнюю ночь
И всё, что тогда совершилось,
И ясно сознала, что с
мужем моим
Недоброе что-то творится…
И по выходе замуж она сдерживает свое обещание: когда
муж попросил у ней денег, она уехала к папеньке, а
мужу, прислала
письмо, в котором, между прочим, излагалась такая философия: «Что я буду значить, когда у меня не будет денег? — тогда я ничего не буду значить!
В
письме от 31 декабря 1841 г. к племяннице Н. Г. Глинке (по
мужу — Одынец) он заявлял: «Люблю жену всей душою, но мои поступки… она совершенно превратно толкует…
Позвольте надеяться, что вы иногда будете приписывать в
письмах вашего
мужа. С сердечною признательностью за вашу доброту ко мне остаюсь преданный вам.
Письмо вдруг переходило в тон исключительно нежный и заключалось выражением решительнейшего намерения Ольги Александровны в самом непродолжительном времени прибыть в Москву для совместного сожительства с
мужем, на том основании, что он ей
муж и что она еще надеется на его исправление.
Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского друга, который в последнем
письме своем, на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это почти явное отвращение ее к
мужу, так что она малейшей ласки его боится.
В сущности
письмо Клеопатры Петровны произвело странное впечатление на Вихрова; ему, пожалуй, немножко захотелось и видеться с ней, но больше всего ему было жаль ее. Он почти не сомневался, что она до сих пор искренно и страстно любила его. «Но она так же, вероятно, любила и
мужа, и Постена, это уж было только свойством ее темперамента», — примешивалась сейчас же к этому всеотравляющая мысль. Мари же между тем, после последнего свидания, ужасно стала его интересовать.
Клеопатра Петровна уехала из Москвы, очень рассерженная на Павла. Она дала себе слово употребить над собой все старания забыть его совершенно; но скука, больной
муж, смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться на ней, и, наконец, ожидание, что она сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло в ней любовь к нему и желание снова возвратить его к себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное
письмо...
— Сделаешь как-нибудь и без ее
писем, — проговорила как бы в утешение
мужа Маремьяна Архиповна.
С Фатеевой у Павла шла беспрерывная переписка: она писала ему
письма, дышащие страстью и нежностью; описывала ему все свои малейшие ощущения, порождаемые постоянною мыслью об нем, и ко всему этому прибавляла, что она больше всего хлопочет теперь как-нибудь внушить
мужу мысль отпустить ее в Москву. Павел с неописанным и бешеным восторгом ждал этой минуты…
Мари, когда ушел
муж, сейчас же принялась писать прежнее свое
письмо: рука ее проворно бегала по бумаге; голубые глаза были внимательно устремлены на нее. По всему заметно было, что она писала теперь что-то такое очень дорогое и близкое ее сердцу.
Для этой цели она напросилась у
мужа, чтобы он взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное
письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
— Идемте, идемте… Я не знаю, кто это делает, но
мужа осаждают анонимными
письмами. Он мне не показывал, а только вскользь говорил об этом. Пишут какую-то грязную площадную гадость про меня и про вас. Словом, прошу вас, не ходите к нам.
Ромашов не мог удержаться от улыбки. Ее многочисленные романы со всеми молодыми офицерами, приезжавшими на службу, были прекрасно известны в полку, так же, впрочем, как и все любовные истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Ему теперь вспомнились выражения вроде: «мой дурак», «этот презренный человек», «этот болван, который вечно торчит» и другие не менее сильные выражения, которые расточала Раиса в
письмах и устно о своем
муже.
Однажды получаю я
письмо от своего милостивца, что вот добыли они себе пастыря,
мужа честна и добра, и что похотел он овцы своя узрети и даже наш город предположил посетить.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу.
Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько
писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Она пришла к
мужу с покрасневшими от слез глазами и вздутыми губами и, показав
письмо, сказала...
Ахают они, качают головами, судят-рядят, а я-то смеюсь: «Ну где вам, говорю, мать Прасковья,
письмо получить, коли двенадцать лет оно не приходило?» Дочь у ней куда-то в Турцию
муж завез, и двенадцать лет ни слуху ни духу.
Впоследствии обнаружилось, что Петр Степанович приехал к нам с чрезвычайно почтенными рекомендательными
письмами, по крайней мере привез одно к губернаторше от одной чрезвычайно важной петербургской старушки,
муж которой был одним из самых значительных петербургских старичков.
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную женщину, что она, не сказав более ни слова
мужу, ушла к себе в комнату и там легла в постель. Егор Егорыч, в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил возможность запечатать
письмо и отправить на почту.
— А я вам также могу сообщить новость! Я получила
письмо, и ты не можешь вообразить себе, от кого… — обратилась она к
мужу. — От Аггея Никитича!
— У меня! — отвечала Сусанна Николаевна и подала
мужу письмо Пилецкого.
— Вот видите, какой он прелестный человек, — произнесла Муза Николаевна, — и после всего этого еще осмеливается писать Аркадию
письма! Прочти, пожалуйста, Аграфене Васильевне
письмо Янгуржеева! — прибавила она
мужу.
Gnadige Frau поняла справедливость слов
мужа и окончательно ушла в свою комнату, а Сверстов тотчас принялся писать предполагаемое им
письмо, окончив которое он немедля же загасил свечку, хлобыснулся на свою постель и заснул крепчайшим сном.
— О, да, можно. Но
муж, вероятно, спросит, от какой дамы
письмо.